Исчез цинк, витамин С, хотя никто не подтвердил их эффективность
Одна медсестра на четыре тяжелых пациента, заразившиеся COVID-19 врачи, постоянно меняющиеся протоколы лечения. Евгений Пинелис – врач-реаниматолог одной из больниц в Бруклине рассказал Наргис Шекинской о том, как развивались события с начала эпидемии. Пик кризиса в Нью-Йорке, по всей вероятности, пройден, но о победе над инфекцией говорить рано, сообщает ООН.
ЕП: Первый наш тяжелый пациент в реанимации появился седьмого марта – это я хорошо помню, потому что я дежурил тогда, и это была моя пациентка. До этого было несколько человек в больнице в легком состоянии, кого-то нельзя было выписать потому, что пациент был из приюта для бездомных и было понятно, что с инфекцией его туда отправить нельзя.
В течение десяти дней, может быть, двух недель половина нашей реанимации была заполнена пациентами с COVID-19, некоторые из них уже были на вентиляции, и к концу марта нам пришлось открыть второй блок интенсивной терапии, потому что первый был уже полон.
НШ: О каком порядке цифр мы говорим?
ЕП: Первый блок был на 18 человек, плюс было еще одно помещение, где можно было держать еще несколько человек. Из-за эпидемии мы открыли второй блок еще на 12 пациентов. В итоге у нас получилось вместо восемнадцати – в районе сорока с лишним коек.
НШ: А что насчет штата? Тот же штат врачей работал на износ?
ЕП: На это время наше расписание стало жестче, хотя у нас сохранились выходные, но в отпуск никого не отпускали, стало немного тяжелее работать. Ну, естественно, внутри рабочего дня стало в два-два с половиной раза больше пациентов.
У нас много докторов на обучении, сейчас у нас апрель, а выпускные обычно в июле, то есть те, кто сейчас готовится к выпуску, они уже практически состоявшиеся врачи.
Проблемы были действительно очень большие с медсестрами. Многие больницы начали нанимать медсестер, платить большие деньги, поэтому многим медсестрам было выгодно где-то еще работать. Мы тоже начали пытаться кого-то нанять, платили деньги сестрам по вызову, которые приходили помочь в свое свободное время. Но была такая конкуренция за персонал.
У нас были моменты, когда действительно была острая нехватка медсестер: вместо одной медсестры на двух пациентов, что обычно считается нормой в палате интенсивной терапии, одна медсестра работала с тремя-четырьмя пациентами. Одна медсестра на пять пациентов [в реанимационном отделении] – это немыслимая штука, об этом думать не очень хотелось. От медсестер зависит очень много. В целом, такого страшного завала не случилось.
НШ: Но ожидалось.
ЕП: Ожидалось, что будет хуже, да. Наша больница четко повторила кривую [заболеваемости по Нью-Йорку]: было все хуже и хуже, все больше и больше пациентов поступало, больше умирали, много больных находились вне блока интенсивной терапии, потому что туда просто физически невозможно было всех поместить. Приходилось отбирать, кого куда класть.
Хотя аппаратов искусственной вентиляции легких как раз хватило, проблем с этим не было. У нас был большой запас, мы его использовали почти на 80 процентов.
Мы вышли на пик где-то в районе 8 апреля, в день еврейской Пасхи, и после этого, начиная с десятого апреля, стало ощутимо легче.
НШ: Как насчет распространения инфекции среди персонала?
ЕП: Было, да. Многие врачи заболели, медсестры, «нелечебный» персонал, то есть работники кафетерия, работники транспорта, целый департамент неврологии заболел – трое докторов, которые смотрели пациентов даже не в госпитале, а амбулаторно. Как они заразились, неизвестно.
Но сейчас несомненно стало легче, новых пациентов поступает меньше. Но в больнице еще очень много пациентов, как в обычных отделениях, так и в отделении интенсивной терапии. Мы пока ничего не закрыли, мы не можем скомпоновать больных и закрыть отделение – у нас не хватит места.
НШ: Но насколько сейчас меньше поступает ежедневно по сравнению с пиком?
ЕП: На пике в интенсивную терапию поступало по восемь-девять больных в день. Вчера [27 апреля] я дежурил и принял двоих больных. И если раньше в отделение интенсивной терапии принимали только тех, кому нужна вентиляция легких, то сейчас можно туда направить больного, если у него, например, почки плохо работают и там есть место.
Но больница заполнена, некоторые пациенты ухудшаются. Еще ничего не закончилось и когда закончится, пока неясно.
НШ: Как вы лечите больных с COVID-19?
ЕП: Мы взяли протокол Mount Sinai – большой нью-йоркской больницы, но этот протокол очень часто менялся. Это новая ситуация, и знания накапливались в реальном времени. Нам постоянно сообщали, что вот это изменилось, нашли доказательства, что это лучше работает, а вот это не работает, появилась возможность работать с плазмой уже излеченных пациентов.
Много всего интересного появилось, но, к сожалению, мы пока не знаем, что работает, а что нет. Какие-то пациенты улучшаются на нашем лечении, какие-то – нет. Сказать точно, где действующая терапия, а где просто было суждено [выздороветь], пока нельзя. Нужно много времени для статистического анализа, чтобы исключить ошибки и не бросаться заявлениями, которые, вероятно, несправедливы.
НШ: А на интуитивном уровне врачебном у Вас появилась какая-то теория, даже если Вы не готовы ею поделиться?
ЕП: Нет. Не готов. Весь интернет заполнен предположениями о том, что это работает, а это – нет. Если есть возможность купить какое-то из упомянутых лекарств без рецепта, его тут же сметают с полок, хотя никакого доказательства нет. Исчез весь цинк, исчез витамин С, хотя никто не подтвердил их эффективность.
Есть четкие критерии научного поиска, и пока, к сожалению, нет ни одного исследования – я понимаю почему, нормальные исследования требуют времени, денег, протоколов, а мы в принципе просто мечемся.
Есть определенные вещи в патофизиологической терапии, то есть мы знаем приблизительно, что происходит с организмом пациента, подверженного этому заболеванию, и мы можем на какие-то этапы этого процесса влиять какими-то базовыми препаратами: антикоагуляция, механическая вентиляция легких. Это общая поддерживающая терапия – к сожалению, это все, что мы сейчас можем предложить хоть с какими-то основаниями. Все остальное – в рамках научного поиска мы несомненно пробуем какие-то вещи, пытаемся наблюдать за ответом и надеемся, что то, что мы делаем, как минимум не вредит пациентам.
НШ: Сейчас много говорят о второй волне эпидемии, о том, что она вероятна, и после того, как мы все откроем и отменим чрезвычайные меры, будет новый наплыв инфицированных. Я понимаю, что Вы не можете говорить про весь Нью-Йорк – но ваша больница, как Вы считаете, будет лучше подготовлена к возможной второй волне?
ЕП: Я очень надеюсь. Я не эпидемиолог, мне сложно говорить, я не знаю, вторая волна будет легче или хуже. Если придется сейчас заново начать то же самое, то сейчас мы не готовы – у нас и так две реанимации заполнены. Если эта волна будет через несколько месяцев, и нам скажут, что скоро будет увеличение количества случаев, мы в этот раз скажем да, это серьезно, мы будем готовы, мы постараемся нанять достаточное число медсестер, мы организуем расписание, мы постараемся подготовить протокол и оборудование в таком же объеме, который был, мы сможем справиться.
НШ: А Вы сами не заразились? Как обстояло дело с защитными средствами?
ЕП: Вроде нет. В какой-то момент были пресловутые мешки для мусора [в прессе появлялись сообщения о том, что в нью-йоркских больницах медики используют большие мешки для мусора в качестве защитных халатов — НШ]. Когда еще можно было и было известно, что все это будет, я потратил довольно много собственных денег на защитные средства и закупил себе все необходимое.
Потом через какое-то время начала поступать помощь. Некоторые больницы не принимали такую помощь, но мы принимали. Закупить что-либо в тот момент было сложно не потому, что больница не хотела, а просто потому, что не было, все было сметено. Волонтеры находили, привозили. Это было несертифицированное оборудование, но оно отлично работало. У нас не было проблем.
НШ: Можно сказать, Вы стали сенсацией в социальных сетях на это время, у Вас появилось огромное количество подписчиков. Помогало ли это пережить кризис, тяжелый момент?
ЕП: Я писал то, что чувствовал, как чувствовал и не ожидал никакого всплеска. Просто один мой знакомый сказал мне: «То, что ты пишешь, — очень важно, не откроешь ли ты свои посты?». Я открыл и на следующее утро проснулся с очень большим количеством подписчиков, после чего я стал внимательнее относиться к тому, что пишу, чтобы не обидеть никого и давать информацию. Я – обычный врач, который старается помочь, кому могу.
