Франц Бржезицкий: «На территории концлагеря не было ни одного кустика, ни одной травинки — мы все съедали»

«Немецкий унтер-офицер сказал нам: „На ворота больше не смотрите, так как выйдете на свободу через другие двери“ — и показал на дымящиеся трубы»

— У вас много времени? — интересуется у меня 90-летний Франц Бржезицкий. — Потому что рассказывать о том, что я пережил, придется долго. В 1937 году репрессировали мою мать, чуть позже отца, мы с сестрами остались одни. Для того чтобы участковый не отправил меня в детдом, я перебрался жить в… собачью конуру, которую сам же когда-то смастерил. К счастью, Шарик был большой пес, и помещение у него было соответствующее. Конуру мы делили с собакой, кошкой и голубями. Жили очень дружно: кот обычно спал на хвосте собаки, а голуби ходили по нам всем. Животные согревали меня, было тепло, однако места все-таки не хватало, и я вытягивал наружу ноги. Сестра, идя утром на работу, стучала по моим ногам и говорила, что уже пора смываться. Я тоже отправлялся в город на промысел — ловил и сдавал кротов. Помню, сам был голодный, но заработанный за день хлеб поровну делил с обитателями конуры.

Так продержался до поздней осени, а потом друзья отца устроили меня в пекарню. Здесь я работал и жил, как в раю: тепло, сытно, безопасно. На первые деньги купил себе парусиновые туфли, до этого ходил босым. В пекарне меня научили экономить, а проще говоря, воровать — муку, яйца, подсолнечное масло. В то время за 50 граммов ворованного продукта давали один год тюрьмы. Я сказал сотрудникам пекарни, что по мне никто плакать не будет, и, рискуя попасть в тюрьму, ночью сам разносил по точкам ворованное продовольствие. Утром мы поровну делили деньги. Так продолжалось до начала войны.
*Несмотря на почтенный возраст, Франц Карлович прекрасно выглядит. Он любит гулять в парке, принимать гостей и внимательно следит за ситуацией в стране (фо­то автора)

Когда фашисты пришли в Житомир, Франц вместе с друзьями-подростками стали думать, как бороться с оккупантами.

— При отступлении наших на поле боя осталось много оружия, — продолжает Франц Карлович. — Мы его тщательно смазывали и прятали. Насобирав достаточное количество винтовок и гранат, решили идти воевать. Но тут один из друзей сообщил, что на чердаке его дома прячется советский парашютист и неплохо было бы наладить с ним контакт. Парашютистом оказался старший лейтенант, который еще с двумя офицерами был заброшен для организации в городе подполья. Он сказал, чтобы мы никуда не шли, потому что здесь, на месте, можно тоже оказывать сопротивление врагу. Так я стал связным. Вскоре познакомился с секретарем подпольного обкома Героем Советского Союза Григорием Шелушковым.

Вскоре в Житомир прибыла словацкая дивизия. Словаки не принимали участия в карательных акциях, немцы им не доверяли, поэтому они охраняли мосты и военные склады. Франц Бржезицкий, который хорошо владел польским и словацким языками, познакомился со словаками и понял, что они настроены воевать против фашистов. Капитан Ян Налепка, начальник штаба словацкого полка, которому посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, однажды сказал подростку: «Пусть подпольщики готовят базу в лесах — наша дивизия перейдет на сторону партизан». Именно Франц свел житомирских подпольщиков со словацким командиром. Словаки соединились с партизанским отрядом Александра Сабурова и вместе освободили от фашистов город Овруч, в бою за этот город Налепка погиб. Но этого всего Франц Бржезицкий не знал — его по доносу арестовало гестапо.

— Еще по дороге в тюрьму стал молиться, чтобы матерь Божья дала мне силы вынести пытки, — вспоминает мужчина. — После нескольких допросов меня приговорили к расстрелу и бросили в камеру смертников. Расстрелы проводились каждую пятницу, в эти дни в тюрьме стояла особая тишина — все молились в ожидании своего часа. Пришла и моя очередь идти на казнь. С другими узниками вывели в коридор, раздели до кальсон, скрутили руки. Лицом к стене мы простояли до вечера, каждый раз содрогаясь при малейшем шорохе. Неожиданно прозвучала команда развязать всем руки, одеться и разойтись по камерам. А утром всех обитателей тюрьмы загнали в грузовики и куда-то повезли. Сначала мы думали, что везут рыть оборонительные окопы, но когда город миновали, предположили, что направляемся в поле к месту массовой казни. Однако нас загрузили в длиннющий эшелон, и мы еще трое суток ехали в вагонах для скота в неизвестном направлении. Наконец двери распахнулись и всем велели выходить.

На платформе по бокам плотным кольцом стоял конвой из эсесовцев, за их спинами находились полицаи. Когда колонна из заключенных двинулась в путь, каждого из нас били нагайкой. Метили обязательно в голову, от ударов люди падали, толпа переступала лежащих и шла дальше. За спиной мы слышали выстрелы — это добивали десятками тех, кто не в состоянии был передвигаться. Я снял ботинки и накрыл ими голову. Плетка попадала по пальцам, по плечам, они были синие от ударов, но мне хватило сил дойти. Примерно через два километра показался концлагерь, мы увидели бараки, бездорожье, вокруг сплошная грязь. Как только оказались на территории, за нами закрыли ворота, эсесовцы при этом остались снаружи. К нам подошел немецкий унтер-офицер и на чистом русском сказал: «На ворота, в которые вошли, больше не смотрите, потому что вы выйдете на свободу через другие двери» — и показал на дымящиеся трубы.

«Группы узников, везших нечистоты, никто не сопровождал, и бочка с отходами стала нашим спасением»

— После этого всех затолкали по баракам и приказали переодеться в полосатую робу, — продолжает Франц Бржезицкий. — Помогали переодеваться словацкие евреи, которые уже какое-то время были в концлагере. Они шепотом учили нас спрятать все самое ценное и не экономить, а тут же съесть все продовольственные припасы, потому что больше мы всего этого не увидим. Их советы я переводил своим землякам. К слову, в концлагере мне пришлось выучить немецкий язык, это также способствовало тому, что я выжил.

Из двух тысяч узников, привезенных из Житомирской и Бердичевской тюрем поздней осенью в «Майданек», к весне в живых осталась лишь половина.

— Это из-за условий, в которых мы существовали, — объясняет Франц Карлович. — С полчищами вшей мы, можно сказать, породнились. Они нас заедали, вывести их было невозможно. Кормежка была ужасной, даже после обеда никого не покидало чувство голода. На территории концлагеря не было ни одного кустика, ни единой травинки — мы все съедали. Ложек я не видел до конца войны, мы ели, опрокидывая в себя миску. В бараках стоял жуткий холод, все болели разными простудными заболеваниями, чесоткой и коростой, но больше всего допекала дизентерия.

Каждая группа узников выполняла определенную работу в концлагере: одни строили бараки, другие — дороги, третьи — ограды. За каждой группой были закреплены эсесовец и «капо»(привилегированный заключенный, работавший на администрацию. — Авт.), они в процессе работы жестоко избивали узников, которые хоть на секунду отвлекались, чтобы вытереть пот или перевести дыхание.

Я обратил внимание, что каждое утро небольшие группки из числа евреев и цыган бежали к бочкам с нечистотами. Дело в том, что ежедневно содержимое туалета вычерпывалось черпаками в огромные деревянные бочки, затем их вывозили и выбрасывали содержимое далеко за бараками в поле. Так вот, группы узников, везших нечистоты, никто не сопровождал. Следовательно, за ними целый день никто не следил, их жестоко не избивали. Когда они толкали бочки мимо конвоя, те закрывали носы и велели быстрее уносить ноги. Я рассказал о своих наблюдениях нескольким землякам, и на следующее утро уже наша группа из пяти человек побежала к бочкам. Нам удалось захватить одну из них, а потом удерживать от «конкурентов». Огромные бочки на колесах мы передвигали вручную: один из нас надевал на шею петлю, кто-то толкал по бокам, другие — сзади.

Первую бочку мы наполнили до краев, еще не понимая, что нужно намного меньше. Стоял мороз, содержимое выплескивалось на одежду и моментально замерзало огромными сосульками. Но мы не обращали на это внимание, потому что бочка была нашим спасением. Кстати, она спасала не только от побоев, из нее случалось вынуть трофеи! Первой нашей находкой стала половина ватного одеяла. Видно, кто-то предупредил об обыске, и хозяин одеяла решил от него избавиться, выбросив запрещенную вещь в туалет. В ином случае ему было бы не избежать печи. Так вот, мы вытащили этот в прямом смысле драгоценный кусок одеяла из нечистот, выкрутили его (о стирке речь не шла, поскольку мы сами никогда не мылись), высушили и разделили пополам. Одна половина досталась мне как самому младшему члену команды, другая — самому старшему. Я сделал прорезь для головы и одел под робу, этот кусок одежки в дальнейшем спас меня от жутких морозов. Некоторые узники одевали под робы бумажные мешки из-под цемента, но они при ударе выдавали себя шуршанием. Когда эсесовец понимал, что человек пытается таким образом согреться, то раздевал его догола и начинал «греть» плеткой. Люди боялись расправы, однако все равно надевали эти мешки, потому что мороз пробирал до костей, и не было большой разницы — закоченеть или умереть от наказания.

Второй нашей находкой стала огромная сырая брюква. Мы догадывались, как она попала в туалет. Когда на подводе везли на кухню продукты, то голодные узники часто делали налет. Один отвлекал охранника, второй хватал что-нибудь съестное и передавал третьему. А тот, если за ним устремлялись, бежал в туалет, который стоял посередине лагеря, выбрасывал еду в нечистоты и имитировал, что оправляется. Достать потом продукт из ямы голыми руками было нереально, поэтому брюква досталась нашей команде. Глядя на нее голодными глазами, мы не верили своему счастью. Тщательно вытерли и заточкой поделили ее поровну на всю команду.

«Сегодня из-за пары каких-то недоумков мы вынуждены стрелять брат в брата»

Через какое-то время Франц Бржезицкий угодил в лагерную больницу, и от печи крематория его спасло чудо.

— В житомирской тюрьме, когда меня жестоко избивали во время допросов, видимо, что-то отбили, — вздыхает Франц Карлович. — Разнесло ягодицу, началось воспаление, и меня определи в «ревир» (больничный барак. — Авт.). Здесь врач-узник сделал мне операцию без анестезии, обычным ножом, рану заклеил… бумагой. Едва я пришел в сознание и стал осматриваться, в «ревир» вбежал мой друг Алексей. Крикнул, что сюда идут эсесовцы, затем схватил меня на руки и понес в сторону двери. Но, услышав приближающиеся шаги, он, недолго думая, прыгнул вместе со мной в тибли — глубокие ящики для нечистот, которые стояли в подполе. Они периодически вычерпывались и вывозились, однако в этот раз были заполнены до краев. Я был еще слаб и не мог самостоятельно держать голову, поэтому Леша поддерживал ее руками над нечистотами, не давая мне захлебнуться. Над нами ходили эсесовцы, мы слышали их голоса. Врач пытался что-то объяснить эсесовцам, просил не трогать больных и получил оплеуху. После этого всех больных стали выволакивать на улицу. Позже мы узнали, что их унесли прямо к крематорным печам. Если бы не мой спаситель, меня ожидала бы такая же участь.

Когда фашисты стали отступать, оставшихся в живых узников «Майданека» переправили в другой лагерь. Потом Франц Бржезицкий попал в третий лагерь. А на родине его ждал… четвертый. По возвращении мужчина был арестован как враг народа, но бежал из тюрьмы. Несколько лет скрывался, однако в 1950 году был арестован повторно и приговорен к десяти годам заключения в советских концлагерях. Отбывал наказание вместе с известными писателями, учеными, артистами, которые отказались служить сталинскому режиму.

Бывший узник говорит, что выжить ему в нечеловеческих условиях помогали добрые люди, которые встречались на его пути. Встречать таких побольше пожелал он и нашим читателям. Ветерана возмущает то, что сегодня происходит в стране, относительно войны он имеет свое видение.

— Мы вместе с русским народом победили фашизм, наши деды сидели в одном окопе, а сегодня из-за пары каких-то недоумков вынуждены стрелять брат в брата, — рассуждает Франц Бржезицкий. — Янукович — это просто шестерка в руках Путина. Считаю, что Путин — виновник всех наших бед. Если бы Господь помог убрать этого человека с трона, то сразу все стало бы по-другому. Путин, как в свое время Гитлер, сумел околпачить образованную, культурную нацию. Неужели русским людям не под силу сбросить с себя это ярмо?

Ленина БЫЧКОВСКАЯ